Понятовский Евграф Петрович, протоиерей

Речь при погребении протоиерея Кишеневского кафедрального собора и члена консистории Евграфа Петровича Понятовского, 28 июля 1881 года.

Братие мои возлюбленные, не забывайте мя, егда поете Господа: но поминайте и братство, и молите Бога, да упокоить мя с праведными Господь (Троп, погреб, свящ.), — слышится голос из этого гроба. О, досточтимейший отец и возлюбленный собрат наш, можем ли мы забыть тебя, так ревностно прославлявшего вместе с нами Господа? Можем ли не поминать и братства, которое так долго соединяло нас с тобою, и в котором ты занимал такое почетное и заслуженное место? Нет, мы не перестанем молить Господа Бога, да упокоить Он — милосердый с праведными душу твою. Во свидетельство нашей братской христианской любви к тебе, мы и собрались ныне вокруг твоего гроба, чтобы воздать тебе последнее целование и проводить тебя в уготованное тебе место упокоения.

Но прежде, чем темная могила навеки сокроет тебя от нас, мы желали бы в последний раз побеседовать с тобою. Мы желали бы, возлюбленный отец и собрать наш, вспомнить и высказать с сочувствием и любовью то, чему ты сам сочувствовал, что было радостью и утешением твоей жизни, и что составляет твою добрую память по смерти.

Прежде всего мы желали бы вспомнить о тебе, как о человеке, принадлежавшем к нашему братству. Усвоивши плоды высшего духовного образования, проникнутый духом твердая христианская учения, ты разделял то высокое убеждение, что человек должен быть личностью цельною, всегда себе равною, неизменною. Соединяя черты твоей жизни и твоего характера в одно общее, можно вывести заключение, что ты сам стремился осуществить этот идеал человека. Все не подходящее под этот идеал было тебе неприятно, огорчало, тревожило тебя. Не отсюда ли происходили те особенности, которые сказывались в твоих житейских отношениях? Но пока держалось прежде доброе направление, которому ты так сочувствовал., твой взгляд на человека не встречал препятствий в общественных отношениях. Но вот повеяло новым веянием в жизни; стали ниспровергать прежние идеалы; наступил наш расшатанный и бедственный век... Цельность воззрений надломлена; неизменность убеждений поколеблена; выступили новые взгляды, новые понятия; прежний идеал человека стал заменяться новым современным идеалом. Ты же, усопший отец и собрать, не изменил своему направлению й сохранил цельность воззрений и неизменность убеждений до конца жизни. Мы сочувствуем этим прекрасным чертам и высоко ценим их в тебе. Мы не помним проявления отрицательных сторон этих черт, и если чем-нибудь подали повод к твоему огорчению из-за них, то, просим тебя, прости нас, как и мы прощаем тебя.

Затем мы припоминаем тебя, усопший отец и собрать, как семьянина, как отца семейства. Да не смущается дух твой, досточтимейший отец, — мы не коснемся тайны твоей семейной жизни, мы не дерзнем снять покрывало с этой святыни; мы только вспомним пред тобою о том, что тебе самому было так дорого и мило, чем ты сам радовался и скорбел, что было счастьем и отрадою твоей жизни. Да, возлюбленный собрать наю, ты был редким и примерным отцом семейства. Ты все приносил в жертву благу и счастью своей семьи. Посмотри, как слезно оплакивает тебя твоя супруга, которую ты так любил и почитал. Взгляни, как страдают по тебе твои дочери, которых ты так нежно лелеял и о которых так неусыпно заботился. Но где твой сын, твой любезный Даниил? Ах, какую тяжкую рану причинила тебе преждевременная смерть его! Она похитила его у тебя во цвете лет, на заре жизни. С тех пор и ты стал дряхлеть и болеть все более и чаще, — и вот теперь идешь к своему любезному сыну. А юные дочери с плачем и рыданием окружают тебя. Одну из них ты благословил и устроил, a другие две были первым предметом твоей отеческой заботливости. О, как ты желал видеть и их счастливыми, и устроенными! Лютая смерть не дала тебе дожить до этих радостных для родителя дней. Но не скорби, не унывай Отец небесный, воззвавший тебя к Себе, Сам заступить твое место. Он — всемилосерднейший за твою любовь к семейству, за твое неусыпное попечение о благе его, Сам защитит и устроит твою овдовевшую супругу и твоих осиротевших юных дщерей.

Наконец, еще одно последнее слово к тебе, усопший отец и собрат, — слово более открытое и безбоязненное, потому что касается того предмета, знамя которого ты так славно и честно нес в продолжении своей жизни. Это слово о твоем пастырстве и учительстве. Важны для тебя были отношения к другим, дорога для тебя была семейная жизнь, во ничего не было для тебя важнее й выше звания, к которому ты был призван. Ты жертвовал для него и добрыми отношениями, и семейным счастьем, и личным спокойствием, и здоровьем. Ты принадлежал к числу тех натур, который, взявшись за дело не могут быть к нему ни теплы, ни хладны, а влагают в него всю свою душу. И ты положил всю свой душу в дело своего -пастырства и учительства! И что же? Мы видим самые добрые плоды твоей ревностной пастырской и учительской деятельности. 20 лет ты был наставником духовного юношества, и все твои бывшие питомцы с благодарностью отзываются о твоем преподавании, которое совершенно выделялось из прежнего общего уровня. 13 лет ты безмездно служил в женском духовном училище, и всегда быль лучшим проводником и исполнителем воли и намерений архипастыря — великого благодетеля этого училища. При тебе оно получило начало, при твоем добром и просвещенном содействии оно развивалось, возрастало и достигло того прекрасного состояния, которое теперь признается всеми. Около 25 лет ты служил членом высшего епархиального управления, и это служение твое всегда отличалось умом, знанием, честностью, аккуратностью. Это не раз было засвидетельствовано и архипастырским вниманием и поощрением, и доверием всего духовенства, которое на своих съездах неоднократно избирало тебя председателем. Столько же лет ты был пастырем церкви Христовой. Не нам судить о твоей пастырской деятельности. Мы меньшие, ты — старейший между нами и по летам, и по заслугам. Но если бы ты мог видеть, какое множество почитающих тебя пришло проститься с тобою, то ты с великою радостью, подражая апостолу, сказал бы: "печать моего священно служения и пастырства — вы — пришедшие теперь ко мне".

Вот о чем мы хотели побеседовать с тобою в последний раз, усопший отец и собрать наш. Прости, если мы не все припомнили и не так поняли из того, что теперь тебе, отрешившемуся от земных уз, более ясно и понятно. Мы желали только выразить, что расстаемся с тобою с чувством любви и глубокого почтения к твоим достоинствам и добродетелям, и всегда будем молить Господа об упокоении тебя в селениях праведных, а ты молись там и за нас» (Конский А., священник).

Воспоминание о протоиерее Евграфе Петровиче Понятовском приводится в дневнике митрополита Антония (Стадницкого) (С. 70):

«Теперь, когда наши почивают, я должен для памяти обрисовать себе каждого из них. Начну с самого старшего из архиерейской свиты. Самым старшим был ключарь собора протоиерей Понятовский. Понятовский — магистр богословия — довольно щедро наделен природою; но он человек с некоторыми причудами, которые нелестно отчасти обрисовывают его нравственную природу. Разумеется, по причудам нельзя судить о человеке, но они помогают нам к уразумению человека и, как тени на картине способствуют к более ясному пониманию картины, так точно и причуды — к более верному представлению о человеке. У него, как малоросса, преобладает гонор, но не благородный, а стремящийся к унижению известной личности, в особенности ему подчиненной. Он так действует в особенности к подчиненным ему соборянам. Что-нибудь упустит соборный — как он накинется на него, выпучивши глаза, обругает его, дули показывает и прочее… и все это в алтаре, и кричит на весь собор, но все это буря в стакане. Раз я пришел на раннюю обедню в собор. Различные мелкие соборяне исправляли должности певчих. Разумеется, в особенности партесное (а мелкие люди завсегда берутся за что-нибудь превышающее их силы — мол, и мы моги́м) они пели весьма плохо; это было в Великий Четверток: народу было очень много, и всё высокопоставленные люди, так как имели теперь причащаться. Соборяне пели задостойник "Вечери Твоея Тайныя", и очень плохо, кто в лес, кто по дрова. Вдруг толпа быстро раздвигается, бежит мой Понятовский. Выпучивши глаза, как зверь какой-нибудь, машет руками и просто идет к клиросу. Тут он такую кутерьму завел, что после нее только два соборянина, более мыслящие, на клиросе остались, а остальные разбежались. Разумеется, всякий из нас, имеющий хотя какое музыкальное ухо, сделал бы подобное на его месте, но совершенно иначе, а не так, чтобы обратить на себя внимание всей публики». 

В составлении биографической страницы использованы сведения, предоставленные Инной Вячеславовной Волгиной.