Утром первые петухи уже драли горло, кто кого перекричит. Отец Димитрий стоял на молитве вычитывая положенные перед Божественной Литургией каноны и молитвы. Все бы казалось хорошо и спокойно, но на сердце у батюшки не было мира. То и дело всплывали перед глазами картины арестов священников из соседнего села. Отец Димитрий был не из трусливых, но душа болела за матушку и детей с внуками. Батюшке шел седьмой десяток и на своем веку повидал он многое. Но, сейчас происходили страшные события, о которых предупреждал Сам Христос в Евангелие. Брат пошел на брата, сын против отца, отец против сына...
Вот уже двадцать лет продолжались повсеместные безвинные кровопролития. Арестовывали духовенство, клириков Церквей, активных православных христиан, тех кто не отрекался от Христа, кто до конца шел своим тернистым путем к вечной славе. Казалось бы, еще совсем недавно народ Божий торжественно, на государственном уровне праздновал открытие мощей и прославление в лике святых преподобного Серафима Саровского. Что могло помешать, повредить вековому образу жизни Руси? Но такова была воля Божья о России.
Теперь же, люди жили в страхе и ожидании, что за ними придут ночью и арестуют. А могут и без ареста, расстрел на месте. Большевики чувствовали безнаказанность, власть и вседозволенность, затмевали им глаза. Глумились над Богослужением, издевались над пожилыми священниками. В одном селе, бывшие семинаристы в пьяном виде зашли в алтарь и облачившись в священнические ризы, «причащали» людей самогоном. Кто смел отказываться, расстреливали на месте.
Батюшка Димитрий чувствовал, что придут и за ним.
— Но лишь бы не тронули семью. Пусть меня, я-то пожил, да и пора мне уже к Богу. А мои любимые детки, внучки, как же это?
Отец Димитрий уже как бы вслух говорил эти слова. Потом спохватившись крестился и продолжал молиться.
Тихо мерцал огонек лампадки, и ничего в этот миг не предвещало беды. Батюшка помолившись, начал собираться к службе. Одев зимнюю рясу и скуфью, он залез в огромные валенки и, перекрестившись, вышел за дверь. На улице еще было темно, снег похрустывал под ногами и на лице отца Димитрия появилась улыбка. Вспомнилось, как в детстве они с братом старались встать раньше отца и первыми прийти в алтарь, чтобы приготовить все к службе. Они бежали по хрустящему снегу, поскальзываясь и падая, но с веселым смехом, не чувствуя боли, вставали и продолжали бежать наперегонки. Первым делом надо было согреть воду для священника, чтобы тот мог умыть руки и лицо. Затем возжечь светильники на семисвечнике и приготовить богослужебные просфоры.
Когда приходил батюшка, то завидя трудолюбивых алтарников, всегда приговаривал:
— Оооо, какие молодцы и не спится ведь вам! Ну, с таким трудолюбием к храму Божию, наверное батюшками станете?
Отец Димитрий уже подходил к храму. Воспоминания детства на Тамбовщине нахлынуло и перед глазами поплыли лица родных, знакомых, учителей и наставников, многих из которых уже не было в живых.
— Надо бы помянуть. Надо бы, — прокряхтел отец Димитрий, войдя в церковную ограду Успенской Церкви города Боровичи. Навстречу ему выбежал старенький сторож Семеныч, ковыляя на больную ногу и протягивая руки под благословение:
— Батюшка, отец Димитрий, благослови!
Отец Димитрий на ходу благословил Семеныча и спросив, как прошла ночь, зашагал по лестнице храма.
Успенскому красивейшему храму было уже около ста лет. Он являлся центральным кладбищенской церковью Боровичей. В 1931 году храм уже потерпел вмешательство властей, разрушили колокольню и кирпич пустили на постройку больницы, которого все равно не хватило, а также отобрали колокола.
Все это очень подрывало здоровье батюшки, который радел о храме Божьем и всеми силами отстаивал его перед властями. Но, натиск со стороны все время усиливался, как будто заноза им была Успенская церковь и не давала покоя.
По всей России за последний год участились массовые расстрелы духовенства и верующих. В Москве на всю страну гремел Бутовский полигон, как место массовых пролитий крови христианской. Только в 1937 году там было расстреляно не менее 12 000 человек архиереев, священников, монашествующих и просто верующих людей. Увозили, и оттуда уже никто не возвращался. Ну, а на севере страны расстрелы проводились в Ленинграде.
Перекрестившись тремя поклонами, отец Димитрий снял с себя верхнюю одежду и отправился к алтарю. Батюшка встал перед Царскими вратами, одел епитрахиль и в пол голоса стал совершать входные молитвы. По окончании их он поклонился прихожанам, испрашивая прощения. С алтарниками было плохо, боялись люди даже просто приходить на службу, а уж куда там в алтарь. Потому Семеныч уже приготовил горячую воду, возжег лампады в алтаре и начинал разжигать кадило.
Отец Димитрий будучи молодым, любил приходить на службу очень рано, чтобы успеть вынуть частички на проскомидии, за всех кого знал, за всех, кто просил его святых молитв. Вот так часами и поминал живых и мертвых.
Великая милость дана нам от Христа! Священник во время проскомидии, вынимает частички из просфоры и укладывает их на дискосе рядом с Агнцем, который после Великого Входа на Евхаристическом Каноне станет Телом Христовым. В конце службы, после Причастия мирян, священник все те частички, которые он вынимал из просфор называя имя человека, высыпает в Чашу с Кровью Христовой, произнося слова молитвы:
— Господи, отмый грехи поминавшихся зде, Кровью Твоей Честною, молитвами Святых Твоих.
Таким образом грехи людей, за которых вынимал частички священник, омываются Кровью Христовой, происходит искупление.
Батюшка чинно облачался, благословляя и целуя каждую деталь одежды, читая тайно молитву. Умыв руки он приступил к жертвеннику и начал по обычаю проскомидию.
Вырезая из просфоры Агнец, он почему-то изнемогал, словно отрезал от себя куски плоти. Такое с батюшкой было впервые и он даже присел, чтобы перевести дух и вытереть пот со лба.
Вскоре он продолжил, начиная вынимать частицы из просфоры за живых и мертвых. Многие имена он знал по памяти и закрыв глаза, долго стоял беззвучно шевеля губами, а руками вынимал частицы.
Поминал он всех своих близких, отцов сослужителей, архиереев предстоятелей, любимую матушку со чадами и внуками, а так же множество духовных чад и прихожан Успенского храма.
Постепенно становилось заметно, как наполняется людьми церковь. Стали слышны шепотки, шарканье обуви и потрескивание свечей. В воскресный день прихожане старались не пропускать Богослужения, пока храм был открыт и священник вел службу. А сегодня еще и Прощеное Воскресенье, потому к началу Богослужения, собрался почти полный храм.
Отец Димитрий дал возглас на часы, и чтец потянул предначинательные молитвы. В это время батюшка уже заканчивал проскомидию и начал покрывать предложенные Честные Дары.
Уже практически рассвело, когда отец Димитрий возгласил начало Литургии:
— Благословенно Царство, Отца и Сына и Святаго Духа, всегда, ныне и присно и во веки веков!
Полилась божественная служба. Священник возглашал прошения, а хор вторил:
— Гооосподи помииилуй.
Несмотря на то, что были гонения на Церковь, хор в храме был не маленький.
Состоял он из мужчин и женщин, как говорят, «смешанный». А так же на клиросе читали беглые монахини из разоренных монастырей, которые прибивались таким образом к одному из оставшихся храмов и несли в них свое послушание.
Служба шла своим чередом. Отец Димитрий истово и горячо молился, словно предчувствуя беду. Он вспомнил всех родственников, помянул семинарских друзей, батюшек сидевших в лагерях, поименно перечислял духовных чад.
Струйки холодного пота текли по его напряженному лбу во время Евхаристии. Батюшка воздевал к небу дрожащие руки и взывал к Единому Вседетельному Богу. Господу Всемогущему, который мог бы остановить весь беспредел творящийся в России. Из глаз отца Димитрия текли слезы умиления. Он чувствовал, он знал наверняка, что Господь присутствует сейчас, сию минуту с ним и невидимо наполняет Собой весь храм, утешая, души молящихся.
Претерпевый до конца, тот спасен будет — эти слова Священного Писания почему-то не выходили из его головы, звучали в ушах и казалось, что весь мир земной и небесный слышал их и смиренно шел на Русскую Голгофу.
Настал момент Причастия. Отец Димитрий мирно причастился Тела и Крови Христовых и вид его сделался могучим. Казалось, что это не седобородый старик-протоиерей, а богатырь воинства небесного.
На проповеди батюшка рассказывал прихожанам именно о терпении и несении своего Креста.
Начался чин прощения, — по обычаю, перед началом Великого поста все испрашивали друг у друга прощения и вступали во Святую Четыредесятницу, т. е. во святой сорокодневный пост. Вначале батюшка испрашивал прощения у всех прихожан и духовенства, делая земной поклон. Потом весь храм, целуя святые иконы, испрашивали прощения у священника и друг у друга.
Подходя ко Кресту, некоторые всхлипывали, глядя на родного батюшку и, крестясь, отходили в сторону.
«Прости, отче честный! Бог простит, прости и ты мя грешного!» — слышалось в храме.
Хор в это время начинал петь Пасхальные стихиры, кроме тропаря Пасхи, а затем уже постные песнопения, такие как «Покаяния отверзи ми двери», «На реках Вавилонских», ирмосы Великого канона Андрея Критского.
Семеныч, подойдя к разоблачавшемуся отцу Димитрию, всхлипывая, произнес:
— Батенька, родненький, на кого ж Вы нас оставить то хотите? Не будет Вас и прихода не будет, поверьте мне, враги уже за горло держат!
Отец Димитрий строго взглянул на старика и ласково промолвил:
— Всё в руках Божьих, дорогой мой! Ищи прежде Царства Небесного!
Немного помолчав, он продолжил:
— Эх, Николай Семеныч, каждому своя дорожка уготована и крест у каждого человека свой. Но, верю я, что возродится Святая Русь, и наши дети, внуки и правнуки станут на наши стези. Церковь Русская воссияет пуще прежнего!
Переодевшись, отец Димитрий сделал поклоны перед Престолом и прежде чем уйти, как то с грустью стал вглядываться в убранство храма. Он с таким теплом рассматривал привычные ему образа, резьбу кивотов, фрески на стенах, изображавшие Евангельские события. Все было на столько родное, знакомое, что накатывала тоска и было чувство, что все это батюшка видит в последний раз.
Выйдя из храма, он прошелся по территории кладбища, осматривая знакомые могильные кресты. Внутри батюшки воцарилась тишина, будто подсказывая о вечном, о блаженствах ожидающих праведных и верных. Такие мысли укрепляли его на подвиг исповедничества, быть верным до конца Богу. Отец Димитрий подходил к выходу и крестясь повторял:
— Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! Слава Тебе Боже! Какой же ты мудрый Боже, благодарю тебя за утешение мне грешному!
Повернувшись в последний раз к храму, он глубоко вздохнул, перекрестившись низко поклонился и отправился домой.
Дома его ждали родные, которые уже накрыли обеденный стол. Батюшка вошел, перекрестившись на святой угол и, улыбаясь, благословил всех от мала до велика. Сегодняшнее застолье, как обычно, собрало всех родных, но разговор батюшка начал необычный. Он говорил наставляя их, как бы оставляя завет любить друг друга и веровать Единому Богу, что бы ни произошло.
Матушка понимала, что отец прощается с ними, что он чувствует близкое расставание с семьей. Тихонько, стоя у окна она хлюпала носом и вытирала слезы краешком шали. Отец Димитрий обнял ее сзади и ласково сказал:
— Так надо! Я люблю тебя и буду любить, что бы ни произошло со мной!
Ночью за ним пришли. Солдаты громко стучали в дверь и кричали:
— Поп, выходи, открывай!
Отец Димитрий в это время молился и ожидал их появления. Он спокойно открыл дверь освещая керосинкой лица непрошеных гостей. Багровая физиономия комиссара была перекошеноа гримасой злости:
— Синклитский Дмитрий Александрович 1871 года рождения? Поп Успенской церкви? Одевайся, с нами поедешь, — грозно прикрикнул комиссар, и движением руки велел одеваться на выход.
Батюшка, как кроткий агнец, молча оделся и вышел вместе с солдатами на улицу. Было морозно и где-то завывала соседская собака, словно чуя беду.
Ехали всю ночь и к утру священника привезли в Ленинградскую тюрьму.
Практически сразу последовал первый допрос. Капитан средних лет допрашивал вначале спокойно, но постепенно зверел и превращался в беса, метающего слюни и сопли, чуть ли не визжа от вида первой крови отца Димитрия. Да, первый же удар разбил батюшке нос и кровь горячей струей хлынула на грудь.
— Еще раз спрашиваю, — орал капитан на священника, который уже умывался кровью.
— Ты агитировал прихожан Успенской церкви против власти? — продолжал он зверский допрос.
— Ты, контра, за все мне ответишь и все подпишешь!
Отец Димитрий почти ничего не видел, последующие два удара рассекли батюшке бровь, и кровь заливала глаз. Все болело внутри и тяжело было дышать. Лежа на каменном полу камеры, в которую его отволокли солдаты, батюшка молился и просил Господа, чтобы все это закончилось уже к одному концу:
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Господи, боюсь я... вдруг не вынесу, не вытерплю. Укрепи Господи, яко немощен есмь!
Так и отключился батюшка с молитвой на губах.
Допросы и избиения продолжались в течении двух недель. Они даже нашли лжесвидетелей, которые, скорее всего, из-за страха смерти решились пойти на грех и оболгать священника. Чекисты, в свою очередь, выбивали показания, чтобы закрыть дело. Все это, видимо, доставляло им удовольствие, алчность крови и безнаказанность делали свое дело. Они уже не могли остановиться.
Господь укреплял отца Димитрия и давал сил к стойкости. Через две недели, 20.03.1938 года, «особой тройкой НКВД» был подписан приговор к расстрелу.
Протоиерей Димитрий Синклитский был расстрелян 9 апреля 1938 года, в день Похвалы Пресвятой Богородицы.
Матерь Божья своим заступничеством в этот день принимала его в небесное воинство.
Посвящается моему прадеду, протоиерею Димитрию Синклитскому, расстрелянному в 1938 году в Ленинграде.